Так, каким на свет он появился - Сын мой, Кровинушка моя? Ведь едва успев родиться - забыл меня. Не до меня! Он Матери своей лишился, пищи - грудного молока. Отняли тотчас, как появился он на свет, едва дыша. Где мамы нежная рука и грудь полна ль молока?
Отняли, не спросив! За что?! В чём вина его?!!
Вот это да! До чего ж договорился я! Выходит, в несчастии ребёнок народился! Отсюда слаб он. Но ведь ослаб и я! Где ж нити кровного родства? Лишь группа крови?! А где Душа, где Сердца созвучное биенье? Так кто же я? Отец ли я? Творец ли я?! И кто же мне теперь Жена моя, супругой ль взята на века? В мгновенье ока в кого же превратилась вдруг она?!
Седою стала голова, и сердце рваное. Беда! Незваной гостьей навалилась Тёмных Сил бесчестная Орда!
Скажите честно. Кто ж поверит Чувствам и Словам, что тревожили меня, когда рождались сыновья?! Жена? Так ведь не видела она меня, лишь только знала, что где-то там, под окнами роддома я. А может, нет? В загуле с друзьями я? Иль, ещё хуже, с другой в постели я?!
Быть может, верит женина родня? Хм! Быть может, матушка моя. Так нет её — один здесь я!
Вот это да! Куда ни кинь - везде беда!
Так есть ль продленье Рода моего?!
А если есть - здоровое ль оно?!
Я обрываю на этом разговор. Ведь в сердце - боль огненным жгутом вселилась! Кто был Отцом - поймёт меня! Потом продолжим разговор. А сейчас - в молчании, без слов, Песню грустную поёт мая Душа - Душа России.

Но не успел допеть я до конца – ворвалась непрошеной Беда. Об этом дальше есть Слова.
Ночь прошла. Поутихла в сердце боль. Песню грустную пропела в ночь Душа. Песню, коей не нужны слова, - в ней говорят Души колокола. И в небе вдруг зажглась звезда - предвестница Христова Рождества. Но пополнилась печаль моя с уходом 6 января из жизни балагура, весельчака - Отца жены моей. Продлилась смертей нежданных череда.
Пока Слова и Мысли в копилку собирал, Григорьевич три дня в молчанье умирал. Прощалась с миром благостно Душа. Три дня! Мне говорят врачи - не слышит он, он в коме, он параличом разбит. А я не верил им. С ним вслух я говорил. Начало книжки этой почти до этих строк прочел. А он в созвучии молчал, на деянья как будто нас благословлял. По Духу близок был ушедший мне. Да как не быть, коль не изменил стране, остался и приумножил Благо на родной земле. Продолжил дело тестя своего в Саду, что на участке небольшом у леса, там, в Дубочках, - он Творец его! С супругой верной он его холил, лелеял и Любил, и внуку радость подарил - оставил Сад в наследство он и именем своим благословил - Юрий - сына моего, младшого внука своего. Светлой Памятью почтим, Сын мой, его. Достоин он Любви твоей и уваженья моего. Он там, мы здесь - следы его! Как жаль, что мало про него в стихах я говорил.

Ведь разный был по Жизни я. И с каждой встреча разная была. И в сердце бьёт стрелою острой непонятная Вина. Так какая же и в чём она, Вина моя? Неужели только внешне показная Доброта, а внутрь копни - так только порока гниль и чернота одна видна. И сердце протестует у меня, и ему вторит Душа моя. Ведь во мне ты видишь отражение своё, о Спутница моя. Каким в себе меня ты хочешь видеть - так таков и я. Меня ты всеми чертами Порока наделила, и лишь чуточку Добра, - а таков ли я?
Галина! Ты первая Жена моя. И хочу сказать, что не забыл, да и не могу забыть тебя. И гложет вечно в не искуплении вина перед тобой – супруга первая моя. Ведь до сих пор в реалии Судьбы своей, а не только в мыслях ночи-дня, я ощущаю, как бьётся в ярости ненависть твоя и боль за прошедшие года. И ненависть, и боль твоя диалогом с сыном нашим скреплена.
Пусть я плохой, ужасный - для тебя, но как ты можешь думать, что сыну своему желаю зла? Ведь он Кровинушка моя, спроси его сама – желал ли я плохого слова воз сказать сыну о матери своей и говорил ли я?! Зачем же боль свою ты на него перенесла. Когда постарше парень стал - ты знаешь, плакал он, в истерике трясло его - всё оттого, что в Гордыне мы своей зашли уж слишком далеко. И в Гордыне той дало рост зерно. Зерно раздора, подруг, быть может, и матушки твоей зерно. И этим Судьбу его вознесли мы на алтарь, не спросив его, лишь для того, что б оправдать себя, свои поступки в угоду собственного «я». Да и я хорош, нечего сказать. Решая по жизни какие-то никчемные дела, позволил сына своего удалить так просто от себя. Ну да, решение суда я должен выполнять - тебе и матери твоей его отдать. Я без спора принял к исполненью сей вердикт суда, зная, что мать ребенку всё же ближе, дорога. Но при чем же здесь, Галина, мать твоя?
Теперь-то понимаю хоть немножко я. Тогда же глуп был я, а мать твоя мудра. Но все ж хочу спросить её: «Чего ж Вы добивались, нас сводя и разводя, да так, что исковеркана Судьба троих? Да и своя разве Вам уроком не была?»
Больше ни слова не скажу, Галина, я! Для Вас здесь бесполезны извинения слова, не услышите Вы их - в том печаль и грусть моя. И все же счастливой Жизни желаю Вам всегда!
А Вина? Что ж, пусть будет только моей всегда. А сыну нашему, Галина, я скажу, всегда любя, отца любви слова:
«Будь счастлив в жизни, Кровинушка моя, и чтоб моя Судьба крылом недобрым не задела больше никогда! Ведь я люблю тебя всегда! В стихах своих, пусть мало, но находил слова и в песне колыбельной для тебя, что пел, пою, и буду петь всегда!»

Расстался с Супругой первой я. За ней явилась женщин разных череда. Их не считал я. Сводила, разводила вновь похотливо Судьба. Хоть они красивы были, но почему-то пуст был я в Душе своей. Было Сердце холодно моё. Разводом и развратом так опалено, что вроде умерло оно в чувствах человеческих своих. Ночною жуткою порой отзывалось болью. Но не понимал той боли я и нёсся по Питеру в такси куда глаза глядят, подальше от неё - боли той и тоски по дому тёплому, семье, и голос сына мнился мне.
Четыре года длился бесконечный марафон пустых никчемных встреч - пока в конце июня, 29 числа, не встретил я...
Как назвать тебя — Судьба ль, иль новых испытаний череда, иль всё ж ты та Звезда, что по жизни мнилась мне всегда?
Наверно, всё ж пришли на ум не зря слова, что уместил в строках стиха: